«Исповедь под пыткой»

В Ярославле прошел Первый театральный салон

УЖЕ НЕ РАЗ говорилось о подъеме фестивального движения в России - на фоне того, что в театральных кругах до сих пор сетуют на разъединенное театральное пространство внутри одной страны, сегодня почти каждый российский город пытается обзавестись собственным форумом, разрушая надоевшую централизацию театральной власти. Другое дело, что фестиваль сегодня - это удел богатых регионов, «зажиточных» театров, которым всегда есть что «добавить» к государственным и грантовым деньгам. И, следя в этом смысле за географией «очагов» фестивального движения, можно утверждать, что оно развивается прежде всего на Урале и в Западной Сибири, национальных автономиях и в крайнем случае - в Среднем Поволжье.

На Первом ярославском театральном салоне говорили большей частью о другом регионе - о кольце областных городов, опоясавших российскую театральную Мекку - Москву. Глубокое продолжение Подмосковья - Тула, Калуга, Смоленск, Тверь, Кострома, Курск, Иваново, Рязань, Вологда, Новгород, Брянск, Псков, Владимир - здесь в театре традиционно почти ничего не происходит, редки гастроли, кроме наскучившего «чеса» московских звезд. Здесь, как правило, бедны и финансово, и творчески театральные коллективы, здесь любая инициатива гаснет, не разгоревшись как следует, словно уголек, выскочивший из большого костра на холодную землю. На ярославском фестивале законно вспомнили метафору: величавая и могучая Москва, бросающая свою гигантскую и тяжелую тень на близлежащие города.

Древний, роскошный, сохранивший в советские годы почти все свои достопримечательности Ярославль сегодня называют «северным курортом» для москвичей - на фоне общероссийской нищеты город смотрится прибранным, зеленым, ярким. Он же в списке областных «подмосковных» - самый театральный, быть может, потому, что именно здесь зародился русский профессиональный театр. Экономическая рентабельность «курорта» заставляет ярославцев проявлять недюжинную инициативу.

Актер Юрий Ваксман, реализовавший в годы перестройки страсть к предпринимательству, прошедший через школу капиталистической экономики - собственные ресторанчики в Ларнаке и Иерусалиме, - открыл, когда стало можно и нужно, ресторан «Актер» на ярославском Арбате - улице Кирова. Появились «лишние» деньги, и кафе моментально преобразилось в сценическую площадку, где Ваксман и Владимир Гусев, тогда еще актер ТЮЗа, стали играть свой первый спектакль «Интервью», где действие происходит в пошивочной мастерской, - случайным посетителям ресторана, во время спектакля заходившим на чашечку кофе, казалось, что они ошиблись дверью и попали в ателье. Опыт спонтанного перформанса заставил Юрия Ваксмана принять и еще более серьезное решение - об организации театра. На ярославской культурной карте появилось еще одно место - Камерный театр под руководством Владимира Воронцова, режиссера спектакля «Интервью». Через год родилась идея и о создании фестиваля - Ярославского театрального салона, на который съехались театры из Курска, Костромы, Новосибирска и Вологды, а также, разумеется, были показаны спектакли ярославских театров.

У Юрия Ваксмана есть еще одна заветная идея - организовать в Москве новый театр, «свободную площадку», где те самые обделенные вниманием «подмосковные» театры, чередуясь, могли бы показывать московскому зрителю свою продукцию, а муниципальные деньги, потраченные на такого рода акции, окупались в городах, куда московские театры - также без аренды и серьезных расходов - могли бы приезжать на гастроли.

МУКА НЕЗАБВЕНИЯ
Их первый спектакль - «Интервью», ставший центральным событием салона, - поставлен по американской пьесе Питера Суэта, которая, получив в 70-х массу драматургических премий, была впервые поставлена в Ярославле. Небогатое ателье Абрахама Московица (Владимир Гусев) посещает страховой агент Шэннон (Юрий Ваксман) - ему нужно провести исследование, чтобы выяснить платежеспособность, а главное - жизнеспособность страхователя. Шэннон - ирландец-эмигрант; должность обязывает его быть настойчивым и пунктуальным - он идет на любой шантаж, чтобы сформировать для фирмы верный образ клиента. Человек системы, тщеславный клерк-контролер, он горд своим, как ему кажется, высоким социальным положением. Московиц - старый еврей, бедный портной, которому слишком тяжело бороться за место под солнцем. Истинное положение Шэннона - мелкого чиновника по незначительным поручениям - выдает не только помятый и потертый костюм, но и ошибка в безупречной финансовой системе: компьютер приписал к сумме страхования лишний нолик, и теперь Московицу приходится отвечать за деньги, немыслимые для частного ателье.

Капиталистическая анкета на проверку платежеспособности ничем не отличается от социалистической, главное - благонадежность. Формальные вопросы огромного досье не находят в душе Московица формальных ответов. Ему приходится мучительно обращаться к тайникам своей памяти - он начинает врать, чтобы просто не вспоминать, не тревожить воспоминания, но вопросник составлен так, чтобы постоянно уличать во лжи единожды совравшего. Каждый пункт - взлом памяти, агрессия в мозг опрашиваемого, который в этом случае становится допрашиваемым. Демократия конца XX века изобретает все более изощренные, но гуманные на вид способы унижения человека человеком.

Поначалу Московиц сопротивляется, одерживая победу над туповатым клерком, но победа скоро сменится поражением. Неточности в ответах Московица выводят Шэннона из себя: разозлившись не на шутку, он подойдет к манекену, на который наброшен еще не готовый пиджак, и с диким криком ударит по нему кулаком - манекен упадет, а вместе с ним униженным почувствует себя и портной. Адское интервью во имя интересов дела, за которое Московиц держится, должно быть завершено, и портной прекращает схватку - застывает и сжимается, привычно смиряясь с тем, что снова будет страдать, мучиться.

Одну за другой Шэннон выуживает из Московица страшные тайны его биографии, в которых еврею стыдно и горько признаться («Ну как вы можете спрашивать?»), - погромы вынудили его семью покинуть Россию, а нацистские концлагеря подорвали его здоровье. Проклятый вопросник заставляет уже доведенного до истерики Московица признаться и в тяжком, самом интимном грехе, который тот тщетно пытается отмолить в каждый праздник Йом Кипур. Московиц, успевший укрыться от нацистов, спас свою жизнь, но ценой молчания в тот момент, когда на его глазах убивали жену и детей.

После одного из признаний Московица Шэннон откроет дверь "на улицу" и станет шумно глотать воздух. Воздуха не хватает и зрителю - невыносимо бывает не только страдание, но и сострадание. Исповедь под пыткой - это испытание и для все более - на протяжении спектакля - замирающего зала. Вторую часть спектакля Владимир Гусев почти полностью проводит со слезами на глазах. И здесь слезы - требование не столько натуральности, сколько самосохранения; боль от «вымысла» необходимо смягчить, чтобы и актерам, и зрителю «остаться целым», а душу Московица отпустить с миром - с последним вопросом интервью он умирает.

Ярославль-Москва «Независимая газета», 18.11.2000. Павел Руднев